Наши партнеры
ТРЕТИЙ ОТДЕЛ. Главные философские направления
I. Направления теории познания
1. На вопрос о происхождении и сущности познания развитие философской мысли выдвинуло три общих ответа, которые указывают на три вообще возможные теоретико-познавательные направления. Первый из этих ответов в его самой общей форме гласит: «всякое познание возникает из опыта». Согласно второму, «истинное познание имеет свой источник в мышлении или в тех способностях нашего разума, из которых возникает мышление, как первоначальная деятельность нашего духа». Согласно третьему ответу, «всякое познание — продукт двух факторов: материала, данного в опыте, и формы, сообщенной этому материалу нашим мышлением; возможно ли вообще познание и в каких границах, зависит поэтому от отношения двух указанных факторов». Направления, определившиеся в этих трех общих ответах, — эмпиризм, рационализм и критицизм.
2. Таким образом, под «эмпиризмом» обыкновенно понимают всякое направление, -которое считает опыт за единственный или, во всяком случае, за главнейший источник познания. Из последнего ограничения уже ясно, что это направление допускает различные отклонения, причем, однако, они до тех пор обычно причисляются к эмпиризму, пока в них — опыт признается за главный источник познания. Если вследствие этого слово «эмпиризм» приобретает известную неопределенность, то последняя еще усиливается тем, что само понятие опыта неустойчиво: иногда его применяют ко всякому содержанию познания, заключающему в себе элементы, данные нам, а не произведенные при помощи наших собственных функций познания; иногда же его пытаются в большей или меньшей степени ограничить на том, что в нашем познании исключительно является данным, еще не измененным через наши познавательные функции. Понятие эмпиризма тем менее можно освободить от этой неустойчивости, что развитие эмпирического направления большей частью состоит в развитии донятая опыта. Однако, в развитии этого направления можно различить три характерных ступени: наивного, рассудочного и чистого эмпиризма.
3. Наивный эмпиризм не только самая первоначальная ступень внутри самого эмпирического направления, но также и вообще в философии и науке: он представляет собой точку зрения практической жизни, из которой исходит прежде всего всякая наука. На этой ступени понятие опыта остается еще невыясненным; бесчисленные элементы познания, которые позднее оказываются продуктами рефлексии, хотя и наивной и беглой, считаются непосредственно данными, эмпирическими. Поэтому первоначальный наивный эмпиризм некритически сливается со столь же наивным априоризмом, образуя в этом соединении целое, которое все же имеет основной характер эмпиризма: все содержание познания здесь рассматривается как эмпирически данное, следовательно, общий признак этой ступени познания — тог, что здесь элементы, возникающие из субъективной рефлексии, причисляются к содержанию опыта, а не наоборот. Этот признак особенно характерен для наивного эмпиризма, так как он ясно обнаруживает наивность подобного образа мыслей, представляющую полную^ противоположность критическому разграничению априорных и эмпирических элементов. Впрочем наивный эмпиризм с бессознательным присоединением априорных элементов не только продолжает господствовать в практической жизни, но также часто встречается еще и в науке более позднего времени.
4. Однако, эта точка зрения постепенно начинает сходить со сцены с того момента, когда выступает различение психических процессов представления нашего сознания, различение, которое приобретает руководящее значение для последующего научного исследования вещей. Прежде всего начинают различать действительную жизнь от сна посредством признаков, появившихся в сознании с того момента, когда оно переросло мифологическую ступень мышления. Если на этой ступени пережитое во сне еще считается другой действительностью, подчиняющейся частью иным законам, то на ступени выросшей рефлексии, зараженной сомнением, оно превращается в призрак, который, подражая бытию вещей, никогда вполне его не выражает, и поэтому вследствие противоречия с действительностью постепенно признается недействительным. К указанному разделению присоединяется еще другое, которое приобретает свои права внутри бодрствующего сознания и которое, будучи свободно от неизвестных условий, сопровождающих возникновение сна, без сомнения, способствовало постепенному уничтожению мифологического понимания последнего; это — разграничение иллюзии чувств от Действительности. Таким образом, соотносящиеся друг с другом понятия бытия и призрака, будучи перенесены со сна на бодрствующее сознание и от него опять на сон, уже задолго до возникновения научного мышления поколебали ту непосредственную веру в ощущаемую действительность, относительно которой мы скорее можем предположить на основании общих психических фактов, чем действительно доказать, что она представляла собой первую еще чистую форму наивно-эмпирического образа мыслей.
5. Поэтому философия уже в своих самых ранних начатках никогда не является наивным эмпиризмом в его первоначальной форме; она является наивным эмпиризмом лишь в той стадии его развития, на которой он начинает уже исчезать, на которой зарождается сомнение в реальности непосредственно ощущаемого содержания опыта. Это сомнение сыграло громаднейшую роль в развитии зарождающейся науки. С различением призрака и бытия, характеризующим еще и ныне в мышлении дитяти первую великую революцию, через которую оно, собственно говоря, вообще и становится мыслящим существом, очевидно, пробудилось также научное размышление. Это можно наблюдать на самом раннем космологическом умозрении греков. Оно проникнуто убеждением, что собственная сущность вещей состоит не в полном многообразии мира явлений, но в каком-нибудь последнем принципе, обосновывающем связь последних; однако, здесь этот принцип усматривается или, как у древних ионийцев, в каком-нибудь чувственно воспринимаемом веществе, например, в воде, воздухе или другом неопределенном субстрате, мыслимом по аналогии с чувственно воспринимаемыми веществами, или ему, как в учении пифагорейцев, придаются какие-либо геометрические формы, известные также из непосредственного созерцания. Первый выход мышления за пределы этой ступени наивного эмпиризма, смягченного в большей степени стремлением к единому миропониманию, чем сомнением, происходит в учениях элеатов и Гераклита. Но этот выход немедленно приводит к пропасти, разверзающейся перед наивным мышлением, коль скоро оно покидает надежные основы непосредственной действительности, данной в опыте, и обращается к критериям, которые должны различить действительное бытие от недействительной иллюзии. Неизбежно такое бытие расплывается в недоступное понятие, которое делает собственно вполне недействительное действительным, непознаваемое — объектом познания. Таким образом, неизменное бытие элеатов так же, как гераклитовское непрерывное становление в конце концов приводят к абсолютному отрицанию эмпирической действительности. Будучи неспособно найти выход из наивного эмпиризма, признанного шатким, мышление неизбежно впадает в скептицизм.
6. Более молодые космологи и возникшие под их влиянием метафизические учения позднейших систем античной философии избегли этой судьбы только благодаря решительному намерению предпринять разрешение главной проблемы познания на основании соединения эмпирической и рационалистической точек зрения, которое и дало возможность установить посредство между миром явлений, данным в непосредственном опыте, и действительным миром, признанным за основу последнего. При этом влияние наивного эмпиризма здесь сказалось в том, что основные элементы вещей были установлены по образцу действительно существующих чувственных объектов: четыре элемента Эмпедокла и атомы Демокрита произвольно выделены в качестве типичных элементов — первые из подлежащих качественному различению основных родов предметов, вторые из пространственных форм этих последних. Правда, в этом сказывается потребность при исследовании сводить все к простым принципам, но здесь обнаруживается также неспособность эти простые принципы, представляемые в качестве элементов или первове-ществ, мыслить различными от отдельных эмпирически данных тел.
Сверх того среди этих учений об элементах впервые встает новый вопрос, в котором постепенно раскрывается собственная проблема познания, вопрос о происхождении чувственного восприятия. Если предшествующее умозрение имело дело только с сущностью эмпирических предметов, данных в объективном мире, то теперь выступает дальнейшая проблема, именно, как эти предметы субъективно возможны или как возможно, что внешние предметы вызывают в нас образы, подобные им в каком-либо отношении. Разрешение этой проблемы впервые дал Эмпедокл в духе наивного эмпиризма; оно было принято Демокритом с изменениями, обусловленными его атомистическим миросозерцанием. По его учению, частицы или небольшие образы предметов, отделившись от этих последних и проникнув в наши органы чувств, преимущественно в глаза, производят в воспринимающем субъекте представления, подобные предметам, подобные потому, что сами частицы, их произведшие, подобны предметам. Это понимание в существенных чертах удержали и позднейшие философы. Если Платон утверждал, что только подобные вещи могут влиять друг на друга, поэтому, например, в глазу должны уже с самого начала содержаться световые качества, которые под влиянием внешних впечатлений производят ощущения, и если Аристотель сверх toro указывал на деятельность прозрачной среды, которая, находясь между объектом и видящим субъектом, посредствует акту восприятия, то эти дальнейшие вполне понятные добавления отнюдь не изменяют точки зрения наивного эмпиризма. То же самое можно сказать и о платоновском взгляде, что чувственный опыт вообще дает лишь смутное, ограниченное познание вещей, и об аристотелевском учении, что при чувственном восприятии форма вещей, а не материя их оказывает действие на ощущающего. При всех этих допущениях, имеющих свой источник в априористическом способе мышления, эмпирические составные части этих античных теорий познания все же продолжают оставаться на ступени наивного эмпиризма. Поэтому, поскольку в древности вообще пытались дать положительное разрешение проблемы восприятия, никогда не переступали за эту ступень эмпиризма. Конечно, противоречия, к которым приводила точка зрения наивного эмпиризма внутри опыта, уже чувствовались. Первоначально в софистике, потом в позднейшем скептицизме все более и более выдвигается на вид, что одна и та же вещь является различной не только различным индивидам и одному индивиду в разные времена, но также — и это было самым веским аргументом — разным чувствам, например, мед кажется желтым нашему зрению и сладким — нашему языку. Однако, все эти соображения привели лишь к сомнению в объективности существования вообще, они вынудили наивный эмпиризм перейти в скептицизм, но они были не в состоянии внутри самого эмпирического направления вызвать дальнейший прогресс. Основание такой неудачи, конечно, лежало в полном отсутствии естественнонаучного анализа явлений. Аристотелевская физика, самое значительное произведение древности в этом направлении, пыталась достигнуть понимания объективных процессов единственно путем анализа непосредственно данных субъективных ощущений. При подобном методе, однако, уже, собственно говоря, предполагается точка зрения наивного эмпиризма, именно, что субъективные ощущения вполне соответствуют их объективным причинам, и, следовательно, невозможно путем такого метода достигнуть устранения этой точки зрения.
Эмпедокл. О природе. Демокрит. Тексты. Платон. Теэтет 154 и ел. Тимей, 66 и ел. A p и с т о т е л ь. De sensu, de colç ribus. (Последнее сочинение, переведенное Прантлем, сомнительной подлинности; но, во всяком случае, оно содержит аристотелевское учение; в обоих последних сочинениях вместе с тем содержится изложение взглядов древних мыслителей, осоСенно Эмпедокла и Демокрита). Лукреций Кар. О природе вещей, II, 795. Плутарх. Мнения философов, IV, 8.
1. Только новой естественной науке удалось окончательно устранить наивный эмпиризм и вместе с тем выдвинуть на сцену дальнейшую ступень эмпирического направления, ступень рассудочного эмпиризма. В этом отношении особенно решительную роль сыграло провозглашенное Галилеем положение, что объяснение объективных естественных процессов, возможное только путем математического анализа, должно предполагать только математические свойства тел, пространство, движение, величину и число, — все же, что составляет качество чувственных ощущений, существует единственно в ощущающем субъекте. Свое философское выражение эта точка зрения нашла в локковском учении о первичных и вторичных качествах. Основание для признания объективной природы за первичными качествами в локковском учении выдвигалось двоякое. Во-первых, эти качества обладают, как уже указал Галилей, свойством, дозволяющим без труда пользоваться ими при механическом объяснении естественных явлений; и, во-вторых, вследствие этого на основании их может быть механически объяснено действие объекта на воспринимающего субъекта. Среди первичных качеств преимущественное положение занимает движение: из движений тел или телесных частиц могут быть объяснены не только сами объективные физические процессы, но также процессы восприятия, образующие основу для всего процесса опытного познания; эти процессы восприятия являются единственным способом передачи общих физических движений чувственным аппаратам воспринимающего субъекта.
2. Точка зрения рассудочного эмпиризма поэтому стоит в тесном соотношении с двумя метафизическими предпосылками, проложившими себе дорогу первоначально в естественной науке, а потом и в философии, находящейся под ее влиянием: во-первых, с допущением постоянной материи, Наделенной не подверженными изменению свойствами и неизменной по количеству, и, во-вторых, с гипотезой, что все естественные явления должны сводиться к движениям различных частей этой материи. Миросозерцание, в основе которого лежат эти метафизические предпосылки, обыкновенно называют механическим миросозерцанием. Оно становится господствующим в естественной науке в конце XVII столетия и занимает это же положение в общем до наших дней. Таким образом, точка зрения рассудочного эмпиризма является ничем иным, как рефлексом обеих выше указанных метафизических предпосылок механического миросозерцания. Первичные качества — непроницаемость, протяжение, числовые отношения и отношения величин и движение — с точки зрения этого миросозерцания предполагаются, как объективно данные; вторичные качества — цвет, тон, теплота, холод и т. д. — не принадлежат объективной материи, а являются действиями объективного движения, возникающими лишь в воспринимающем субъекте. Конечно, это воззрение не сразу одержало победу, в некоторых областях еще долгое время физическое исследование стояло на точке тления наивного эмпиризма. Так, когда, например, было установлено, что тон объективно есть не что иное, как колебательные движения, то встретилось много препятствий для перенесения подобного способа представления на свет и цвет. Открытие, что каждый светящийся объект производит в глазу обратный уменьшенный образ, настолько близко примыкало к древним идеям об истечении образов, что в зрительной области, особенно важной для объяснения процессов познания, еще долго господствовало допущение тождества ощущений с объектами. Оно даже еще обнаруживается в имени спектра, «призрака», которое Ньютон дал цветным линиям, полученным через разложение солнечного луча. «Теория эманации», при помощи которой он пытается объяснить световые явления, также еще удерживает старое представление об истечении частиц, отделившихся от предметов. Это представление Ньютон пытается согласовать с механическим миросозерцанием лишь путем допущения, что элементы, истекающие из тел, сами только количественно отличаются друг от друга, при красных цветовых линиях они имеют наибольшую величину, при фиолетовых — наименьшую, и что только через их действие на сетчатую оболочку возникает ощущение света и цвета. Только прзднее возникшая теория колебаний эфира вполне устранила эти отголоски древних наивных представлений.
3. Гносеологическое обоснование Локка точки зрения рассудочного эмпиризма, фактически принятой новой естественной наукой, покоится на его исследовании критериев объективной достоверности. Признавая, что достоверность вообще может быть достигнута тремя путями: путем интуиции, или непосредственного восприятия, ощущения, или непосредственного принудительного действия, оказываемого объектами на наши чувства, и, наконец, путем доказательства, или заключений, к которым принуждают нас факты, добытые через интуицию или ощущение, — Локк полагал, что интуицию саму по себе нужно исключить из области объективно достоверного. Содержание интуитивно воспринятого вполне субъективно: на основании непосредственного восприятия мы никогда не в праве принимать ощущение за что-нибудь иное, чем за модификацию нашего собственного субъективного состояния. По мнению Локка, в единственном случае мы вправе объективировать это субъ-'ективное состояние, именно тогда, когда объекты принудительно действуют на нас, что вынуждает нас считать их данными, а не нами самими произведенными. Этот случай, противопоставляемый им в качестве «ощущения» интуиции, Локк находит в единственном роде чувственных впечатлений, в впечатлениях чувства осязания, которым особенно свойственно объективное принуждение благодаря силе, с которой они действуют на нас. Таким образом, противодействие тел, их непроницаемость непосредственно являются объективным свойством воспринимаемого. Прочие первичные качества, пространство, величина, движение, черпают свою достоверность из доказательства: источником их достоверности является согласное свидетельство двух чувств, зрения и осязания. Само собой очевидно, эта попытка логически обосновать различие по ценности первичных и вторичных качеств недостаточна, и к тому же она не может дать никакого отчета о действительных основаниях, которыми руководится естественная наука при указанном различении. Во-первых, принятые Локком в качестве критериев объективной достоверности принудительный характер внешнего восприятия и одинаковое воздействие его на различные чувства в лучшем случае доставляют вероятность, но никогда не дают объективной достоверности; во-вторых, они и вероятность сообщают лишь в том случае, если убеждение в существовании внешних предметов было уже налицо раньше; по они ни в каком случае не в состоянии непосредственно превратить интуитивно воспринятое субъективное ощущение в объект, относимый к внешнему впечатлению.
4. Эти неудачные попытки логического обоснования точки зрения рассудочного эмпиризма дают нам основание характеризовать его как ступень осторожной рефлексии, на которой, в отличие от предшествующей ступени наивного эмпиризма, достигают ясного взгляда на проблему познания; однако, при разрешении этой проблемы руководятся произвольными и гипотетическими предпосылками положительной естественной науки, причем они впоследствии пытаются оправдать эти предпосылки недостаточными средствами. Поэтому, хотя естественная наука, измеряя годность своих предпосылок результатами, добытыми при помощи их, и могла остаться при таком способе исследования, для теории познания он оказывается негодным, как только сознается слабость его логических обоснований. В критическом отклонении последних вместе с тем лежит непосредственное основание для различных, возникших с этого времени попыток перейти к третьей ступени эмпи-ричеЪкого направления, к ступени чистого эмпиризма.
Galilei. Il Saggiatore, op. éd. Alberi IL Kepler. Paralipo-mena in Vitellionem, Cap. II et V, 4. Л о к к. Опыт о человеческом разумении, Кн. II. Ньютон. Оптика.
1. Бессодержательность аргументов Локка пытался показать Беркли, указывая на произвольность различения познания через ощущение и интуитивного познания и на невозможность установить путем доказательства какой-нибудь объективный факт на основании случайного и, во всяком случае, непостоянного согласия различных чувственных впечатлений. Так как все наши ощущения нам даются интуитивно, таким образом представляют собой субъективные состояния, то нельзя понять, почему известные ощущения необходимо должны быть относимы к объектам. Поэтому ни из ощущений, ни из доказательства невозможно вывести объективного бытия; различие первичных и вторичных качеств неосновательно; дается только интуитивная достоверность: действительные объекты — наши представления. Предположенные внешние причины последних, бескачественная материя и ее движения — философские фикции; в нашем опыте вообще нет общих понятий, предположение которых необходимо при допущении однородной субстанции и ее причинности. Поэтому, решительно провозглашая закон, что только конкретно единичное — действительно, это новое эмпирическое направление во всяком случае выходит за пределы предшествующего, которое согласно своему рассудочному принципу, среди общих понятий приписывало объективную реальность понятиям субстанций и причинности в применении их к естественным явлениям.
Последовательное проведение этой точки зрения привело бы вообще Беркли к признанию исключительно субъективной действительности, содержащейся в наших отдельных представлениях. Однако, такое признание противоречило бы объективному житейскому опыту, в котором, конечно, проводится различие между субъективным и объективным содержанием опыта, например, к последнему не причисляются сновидения, грезы и т. п. Поэтому Беркли пытался определить тот критерий, которым пользуется при таком различении практический житейский опыт, и он думал найти его в возможности одинаковых восприятий у многих людей. Таким образом, он считал за объективно значимое такое содержание опыта, которое может принадлежать нам и нашим ближним; за субъективное — то, которое находится только в нашем собственном сознании. Однако, этот критерий уже в формулировке, данной ему Беркли, обнаружил свою недостаточность: он признает объективными не только те представления, которые действительно общи многим людям, но также и те, которые содержатся только в нашем индивидуальном сознании, но которые дают основания к заключению, что они равным образом возникли бы и у других людей при подобных же условиях. Во всяком случае, признак, основывающийся на общем убеждении людей, оказы-вается*второстепенным; преимущество перед ним должно быть отдано тем первоначальным основаниям, которые ранее обмена индивидуально пережитыми опытами побуждают всякого индивида различать объективное содержание опыта от субъективного. Но если бы Беркли и попытался вникнуть в эти первоначальные основания, то он все-таки никогда не нашел бы положительных критериев объективной достоверности. Во-первых, убеждение многих людей в общности пережитого или даже убеждение индивида, что и другие при тех же условиях могли бы иметь то же переживание, что и он, отнюдь недостаточны для надежного установления объективной достоверности факта. Во-вторых, указанный критерий также и в тех случаях, в которых он оказался годным, никогда не может выйти за пределы круга практического житейского опыта, из которого он и был почерпнут; при первой попытке научного применения его, должны были отказаться от него. В естественной науке имеются серьезные основания не приписывать самим объектам таких свойств, как, например, тона, окраски, теплоты и т. д., хотя они воспринимаются всеми людьми. Таким образом, признак общности возникновения опытного содержания не только оказался, очевидно, недостаточным в смысле критерия объективного существования, понимая под последним научный опыт, но также и ложным: он преднамеренно оставил без внимания все научные опыты, которые при физическом и физиологическом анализе явлений принуждают признавать субъективными известные элементы явлений. К этому Беркли побудила односторонне психологическая точка зрения его исследований, которая вместе с тем впутала его в бесплодную полемику с естественной наукой того времени, построенной на математических основах. Вследствие такого резкого отклонения от есте-ственнснаучного способа исследования, сам Беркли для объяснения возникновения общих представлений, обладающих объективной общезначимостью, должен был необходимо допустить метафизический панпсихизм, т. е. сообщество всех духов в бесконечном интеллекте. Таким образом, в конце концов, даже в противоположность точке зрения общего житейского опыта, он мог провести принцип чистого эмпиризма, только прибегая одновременно к помощи вполне трансцендентной метафизики.
2. Подобно субъективизму и психологизму Беркли, потерпела неудачу вскоре предпринятая затем вторая попытка подняться от предпосылок Локка к чистому эмпиризму: сенсуализм. Он опирался на признанный уже Локком закон, что всякое познание начинается с впечатлений внешних чувств, но присоединил к этому еще дальнейшее допущение, что вследствие этого всякое содержание познания может быть разложено на внешние чувственные впечатления и их связи. Так как впечатления и их связи — объективно данные эмпирические факты, то проведение этих предпосылок, казалось, должно было привести к чистому эмпиризму. Однако, такое проведение в двойном отношении оказалось несостоятельным, что ясно доказала одна из важнейших попыток подобного рода, теория познания Кондилъяка. Во-первых, остается не выясненным, как сознание приходит к тому, чтобы относить к внешним объектам ощущения, предположенные здесь в качестве первоначально субъективных состояний. Такой переход от ощущающего субъекта к ощущаемому объекту Кондильяк обосновывал на особенном качестве осязательных ощущений^ относящихся одновременно к субъективным состояниям и внешним объектам; через ассоциацию же с осязательными ощущениями объективируются также прочие ощущения, как то: ощущения зрения, обоняния и т. д. Утверждение, что при осязательных ощущениях представление объективного предмета уже принадлежит ощущению, очевидно, предполагает решенной подлежащую решению проблему: не было выяснено, как наше сознание через свои субъективные ощущения приходит к познанию объектов, и тем не менее здесь утверждается, что сами ощущения уже содержат познание объектов, — утверждение, в котором повторилось в несколько измененной форме локковское произвольное допущение специфического познания через осязание. Во-вторых, Кондильяк свое мнимое выведение процессов познания из чувственных ощущений мог провести только путем ряда уловок, предполагая собственно каждый раз определенные интеллектуальные процессы во внешних соответствующих причинах, *из которых он пытался их объяснить. Это ясно подтверждается приведенным им примером статуи, которая, будучи лишена первоначально ощущений, постепенно приобретает способность пользоваться своими различными чувствами. Например, он говорит, что, если статуя, одаренная чувством обоняния, случайно подвергается большему воздействию со стороны одного обонятельного впечатления, чем со стороны другого, то она первому отдается больше, чем последнему, следовательно, относится к нему с большим «вниманием»; далее он объясняет, что от каждого впечатления в душе должен остаться след, т. е. воспоминание, которое при повторении подобных впечатлений вызывает «сравнение» и «суждение» и т. д.; из сказанного ясно, что эти функции внимания, памяти и рассудка не выведены из ощущений, но предположены как первоначальные функции познания, которые активизируются при воздействии чувственных раздражений. Таким образом, попытка провести чистый эмпиризм в форме сенсуализма потерпела неудачу потому, что при этом незаметно вкрались два априорных вспомогательных допущения: 1) здесь допускалось, что всякое осязательное ощущение само по себе содержит познание существования внешнего объекта; 2) дня понимания и связи чувственных впечатлений прямо предполагались различные интеллектуальные функции. Эти вспомогательные допущения, очевидно, приводят к метафизической предпосылке, на которой в основе и построена вся рассматриваемая нами теория познания, к предпосылке существования протяженного внешнего мира, воздействующего на наши внешние чувства, самым непосредственным образом на чувство осязания, и мыслящего субъекта, противостоящего этому внешнему миру. Как у Беркли на заднем плане стояло сообщество духов, устанавливаемое бесконечным интеллектом, так здесь выступил картезианский дуализм. У Беркли метафизическая гипотеза должна объяснить общезначимость опытного познания, для сенсуализма она необходима, чтобы сделать понятной объективирование субъективного содержания опыта. Ибо это объективирование предполагает как реально существующий объективный мир, так и мыслящее существо, которое перерабатывает в себе впечатления, получаемые от последнего.
3. Среднее положение между субъективизмом Беркли и объективизмом Кондильяка занимает, наконец, теория Давида Юме, важнейшая попытка провести точку зрения чистого эмпиризма. Отношение чувственных ощущений к впечатлениям от внешнего мира он не считал, подобно Беркли, чисто субъективным процессом; он не видел в нем также, подобно Кон- дильяку, акта познания, непосредственно присущего ощущениям; он рассматривал такое отношение, как предпосылку, которая не обладает непосредственной достоверностью и не поддается доказательству, а поэтому, как и всякое положение, добытое не путем рефлексии, а возникшее через интуицию, может основываться только на вере, а не на знании. Здесь, очевидно, высказано откровенное признание, что основная проблема опытного познания, познание объективного внешнего мира, противостоящего субъекту, не разрешима с точки зрения чистого опыта.
4. Главная заслуга Юма в деле дальнейшего развития эмпирического направления состояла, однако, не в решительном отречении от указанного вопроса, который, сверх того, будучи в существенных чертах практическим, не казался ему важнейшим, но в постановке и решении теоретического основного вопроса о происхождении и значении фундаментальных понятий научного познания. Юм к таким фундаментальным понятиям причислял понятия субстанции и причинности. Он видел в них, разумеется, эмпирические понятия, таким образом, совершенно игнорировал разнообразные умозрительные преобразования, которые они претерпели в рационалистической философии. Субстанция в эмпирическом смысле для Юма — идея, связывающаяся с каждым предметом внешнего мира, идея о том, что предмет остается одним и тем же, хотя его свойства меняются; причинность для него есть также идея, связывающаяся с последовательностью явлений, идея о том, что одно явление — условие, из которого возникает другое, как его следствие. Оба понятия, очевидно, не присущи чувственным впечатлениям самим по себе, чем они и отличаются от веры в существование внешнего мира, исключительно покоящейся на последних. Субстанция и причинность — понятия, возникающие из переработки впечатлений в нашем сознании. В этом Юм вместе с тем видит необходимость проводить вообще различие между впечатлениями и идеями, как репродукциями более ранних впе чатлений, — различие, которого не установил еще Локк, но к которому вскоре после этого, совершенно независимо от Юма, пришел Кондильяк в своем сенсуалистическом учении о познании. На деле такое различение было необходимым шагом в поисках определенных признаков для ощущений или представлений, лежащих в основании веры в объективное существование. Не сомневаясь, что вера в объективное существование основывается на непосредственном чувственном впечатлении, Юм указанные нами общие гносеологические понятия считал продуктами связи идей, следовательно, процессами, возникающими из репродукции внешних впечатлений. Поэтому, основной вопрос, поставленный Юмом, гласит: какие условия должны быть фактически даны в сочетаниях наших идей для образования понятий субстанции и причинности, и каково, поэтому, чисто эмпирическое содержание этих понятий? Так поставленный вопрос прямо привел к ответу, что оба понятия покоятся на ассоциациях идей, к постоянному образованию которых нас побуждают впечатления. Если нам дается определенное число идей в постоянном сосуществовании, то мы относим такую связь к субстанции', если нам даются идеи в постоянной последовательности, то мы такую связь называем причинною: предшествующую идею мы называем причиною, последующую — действием. Поэтому объективный критерий понятий Юм видел в постоянстве связи известных впечатлений, причем отличительный признак понятия субстанции — одновременность, понятия причинности — последовательность впечатлений. Основывающуюся же на привычке ассоциацию идей, соответствующих впечатлениям, Юм считал субъективным процессом образования понятий.
5. Вместе с этим Юм выяснил и чисто эмпирическое содержание обоих научных понятий и, таким образом, разрешил задачу, поставленную перед чистым эмпиризмом. Однако, возникает вопрос, соответствует ли такое чисто эмпирическое содержание указанных понятий фактическому применению их. В этом отношении в теории Юма оказались два пробела. Во-первых, она не объяснила, почему понятия субстанциональности и причинности прямо, и еще раньше, чем опыт доставит достаточный материал для их образования, определяют весь порядок распределения опытного содержания, являясь, очевидно, руководящими для самого этого порядка. На этот недостаток указал Кант, упрекая Юма в том, что он не показал, почему субстанция и причинность — не просто случайные, но необходимые гносеологические понятия. Во-вторых, теория Юма, понимая под понятием субстанция предпосылку абсолютного постоянства, под понятием причинности предпосылку общезначимой закономерности причинно связанных явлений, совершенно игнорировала развитие, которому подверглись рассматриваемые понятия в науке. Всякая попытка пополнить оба пробела необходимо привела бы к установлению определенных логических критериев, следовательно, принудила бы оставить допущение, что субстанция и причина — простые продукты ассоциации, основывающейся на привычке. Однако, вместе с такими логическими критериями в состав познания вошли бы моменты, которые принадлежат уже более не чистому опыту, а логической разработке его, следовательно, мышлению. Итак, также и в третьей, наиболее последовательной из своих форм, здесь даже самым очевиднейшим образом, эмпиризм разбился о невозможность своего претворения. Или он должен прибегнуть к помощи метафизических предпосылок, или должен признать рациональные факторы, принципиально им исключенные. 6. Развитая Юмом теория познания чистого эмпиризма оказала только незначительное влияние на современную ей эпоху. Естественная наука едва ли была затронута ею. В лице большого числа своих представителей она осталась при рассудочном эмпиризме, нашедшем себе выражение в философии Локка, которая в существенных чертах соответствовала воззрениям Гаяшгея я Ньютона. Помимо этого рассудочнь& эмпиризм существовал еще в разнообразном смешении с рационалистическими философскими течениями того времени. Только отдельные выдающиеся математики-мыслители, например, д'Аламбер, достигли путем собственного критического исследования основных естественнонаучных понятий такого же скептицизма, как Юм. В этом отношении в особенности характерна критика д'Аламбера понятия силы. Она вполне соответствует юмовской критике понятия причинности и уже предвосхищает господствующую и в настоящее время мысль о чисто описательном характере так называемых объяснительных естественных наук, преимущественно механики.
Однако, чистый эмпиризм нашел дальнейшее распространение внутри самой естественной науки в течение XIX столетия, а через нее потом, в свою очередь, влиял на философию. Если в предшествующий период гносеологическая точка зрения естественнонаучного исследования почти исключительно определялась физикой и преимущественно механическим учением о природе, то в течение XIX столетия выступила на первый план физиология, особенно физиология чувств. Правда, физика давно уже выдвинула понимание, нашедшее выражение со времени Локка в философской теории поЗнания, понимание, что ощущение само по себе — субъективное состояние; в этом отношении и физиология не пришла ни к какому существенно новому результату. Но в то время, когда физика преимущественно опиралась только на анализ внешних естественных процессов, физиология пыталась подобные воззрения вывести из свойств органов чувств и их функций. Этот физиологический способ исследования нашел себе определенное выражение преимущественно в «принципе специфических чувственных энергий», установленном Иоганном Мюллером. Гносеологическое значение этого принципа состояло в том, что он значительно расширил пропасть между объективным процессом и чувственным представлением, на которую указала уже физика. В физике все же придерживались взгляда, что субъективное ощущение, хотя оно в существенных чертах и отлично от своей объек-тивной причины, однако вообще стоит к ней в однозначном отношении. Но эта предпосылка была отвергнута в свете принципа специфической энергии, так как он утверждает, что качество ощущения исключительно зависит от возбуждения определенного чувственного нерва или, как позднее говорили, нервного фибра, элементарного периферического или центрального окончания нерва, и что чувственный нерв всегда реагирует одним и тем же ощущением, каково бы ни было внешнее возбуждение. Однозначное отношение таким образом изменилось в многозначное, —- следствие, которое, понятно, должно было значительно подкрепить убеждение в существенном различии ощущения и его объекта.
Сюда присоединилось еще то обстоятельство, что принцип специфической энергии применяли не просто к качествам ощущения, но также к распределению их в пространстве и времени. Под влиянием такого принципа не только цветовые, звуковые, обонятельные ощущения, но также пространственные и временные начали признавать специфическими энергиями определенных чувственных нервов. Согласно этому, опять выступила на сцену критика первичных и вторичных качеств Локка, аналогичная той, которую некогда пытался провести Беркли со своей психологической точки зрения. Если физиологи, распространяющие принцип специфической энергии на пространство и время, не пошли так далеко, как Беркли, но рядом с субъективной энергией так называемых пространственных и временных ощущений приняли еще объективные пространство и время, то это произошло главным образом не вследствие последовательного проведения принципа, но скорее в силу привычки и в силу того, что эти физиологи вообще игнорировали гносеологическую сторону проблемы.
7. Коль скоро, хотя частью, выступило на сцену такое вполне понятное размышление о логических следствиях, вытекающих из сделанных предпосылок, естественно, в противоположность обычным допущениям существующей в то время естественной науки, стоящей на точке зрения рассудочного эмпиризма и иногда даже метафизического догматизма, должно было все более и более выдвигаться скептическое направление. Но это направление, в свою очередь, могло только в существенных чертах возвратиться к основным мыслям Давида Юма, которые оно, насколько возможно, пыталось резче подчеркнуть путем решительного провозглашения субъективности всех явлений. Из физиологии этот взгляд, случайно названный «феноменализмом», проник прежде всего в физику. Он в ней под влиянием привычки к последовательному мышлению, приобретенной в работе над физическими проблемами, подвергся дальнейшему развитию. Феноменализм принципиально игнорировал вопрос о том, каковы действительные, независимые от нас естественные процессы и существуют ли они вообще. Задача естественной науки для него исключительно заключается в том, чтобы, «насколько возможно, просто описывать» непосредственные данные наших чувственных ощущений. Выражение «объяснение природы» отбрасывается, так как оно уже заключает в себе вообще метафизическую предпосылку. Пытаясь описывать данные чувственного ощущения «так просто, насколько возможн о», естественная наука должна прийти к принципу исследования, который имманентен человеческому духу и который рекомендуется вследствие его полезности, именно, «принципу экономии мышления» или, как его называют иной раз, «принципу наименьшей траты сил». В математических формулах, которыми пользуется точный физический анализ явлений, исключительно видят механическое вспомогательное средство к применению этого принципа; таким формулам ни в их дальнейшем применении, ни в их первоначальной установке не присуще прямое значение, независимое от их годности для описания явлений.
8. Называя допущение объективной действительности практически полезной «верой» и видя задачу науки в том, чтобы расположить все явления по отношениям сосуществования и временной последовательности, данным через ассоциацию аддей, основывающуюся на привычке, Юм, следовательно, уже вполне ясно охарактеризовал точку зрения, принципиально защищаемую также «феноменализмом». Специальные исследования, посвященные последним описаниям этой точки зрения с целью сделать ее применимой к естественной науке, вместе с тем содержат предпосылки, уже более несогласимые с основной мыслью чистого эмпиризма: они и присоединяют к содержанию опыта частью гипотетические, частью априорные элементы. Так, уже физиологическая основа феноменализма, принцип «специфической энергии», в широком применении, данном ему, частью гипотетичен, частью прямо стоит в противоречии с опытом. Действительная эмпирическая основа феноменализма — факт, что отдельные чувственные элементы при различных раздражениях, например, элементы сетчатой оболочки при действии света, давления и электричества, дают подобные ощущения. Это не оказывается верным для всех чувственных элементов; даже, вообще не доказано, что каждый чувственный элемент обуславливает только одно ощущение. Попытка свести представления пространства и времени к специфическим ощущениям известных элементов вполне разбилась, помимо ее гносеологических трудностей, о противоречия, в которые встали с опытом так называемые «нативистические» теории, построенные на основе феноменализма. В этом отношении характерно, что в интересах проведения таких теорий пришлось по необходимости ввести некоторые априорные душевные деятельности, например, «стремление» к определенным пространственным распределениям или движениям, как чистое действие, «асtus punis» без всякого эмпирического основания в форме ощущения или чувства.
Если «принцип специфической энергии» — не обобщение из опыта, но гипотеза, выходящая за границы последнего и частью противоречащая ему, то «принцип экономии мышления» — вполне априорная предпосылка, уничтожающая опять фактически требование, чтобы наука описывала содержание чувственного ощущения. Действительно, объективно описывать сумму феноменов всегда можно только одним способом, располагая феномены по действительно данным отношениям сосуществования и последовательности. «Принцип же экономии мышления» предполагает не просто формально, но и материально различные роды описания, предписывая выбор между возможными простейший, как правильный. Такой выбор уже заключает объяснение связи явлений: здесь, таким образом, мы имеем фактически не простое описание, но «объяснение» и притом еще такое, которое стоит под вполне априорным положением, что простейшие для нашего мышления связи также и объективно правильны. Так как под влиянием этого и подобных субъективных положений были совершены, как учит история науки, величайшие ошибки, то принципу простоты, не говоря уже об его априорном характере, отнюдь нельзя приписывать большую долю вероятности*.
9. «Феноменализм», таким образом, через возврат к априоризму совершенно исказил свою программу объективного описания явлений; подобную же неудачу потерпели попытки, предпринятые в новейшей философии большей частью в связи с естественнонаучным «эмпиризмом», попытки построить учение о познании на основах «чистого опыта». При этом, вместе с тем, в направлениях «имманентной философии» и «эм*«Principium simplicitatis» действительно имеет довольно длинное прошлое. Это — один из немногих предрассудков, которые ослепили даже самого Галилея, обладавшего ясным умом. Он придает ему только, соответственно воззрениям своего времени, объективный характер: природа повсюду-де пользуется простейшими средствами. Удивительным образом именно этот принцип и побудил Галилея формулировать ложный закон падения: скорость свободно падающего тела пропорциональна пространству (не времени). пириокритицизма», придерживающихся этой точки зрения, вновь возрождаются те стремления, с которых и началось в XVIII столетии развитие чистого эмпиризма. «Имманентная философия)) близко стоит к субъективизму и интуиционизму Беркли; только еще больше, чем последний, она тяготеет к априоризму Платона. «Эмпириокритицизм» родственен по духу объективизму и сенсуализму Кондильяка; однако, в нем еще непосредственнее происходит переход в догматический материализму приобретающий только через абстрактные формулы, в которые он облекается, форму, внешним образом отличающую его от древнего материализма.
Беркли. Опыт новой теории зрения. Трактат о принципах человеческого знания. Кондильяк. Трактат об ощущениях. Ю м. Трактат о человеческой природе. Исследование о человеческом уме. Д'Аламбер. Динамика. Eléments de philosophie. 1759. J o h. Müller. Lehrbuch der Physiol. des MenscKen, 4, I, p. 667 (Принцип! специфических чувственных энергий). E. Mach, Die Principien der Wärmelehre. 1896, p. 363 ff. (Точка зрения феноменализма и принцип экономии мышления). Главные сочинения по имманентной философии: R. von Schubert-Soldern. Grundlagen einer Erkenntnisstheorie, 1884. W. S с h u p p e. Grundriss der Erkenntnisstheorie und Logik. 1894. По эмпириокритицизму: P. Авенариус. Критика чистого опыта. Сюда же: W u n d t. Ueber naiven und kritischen Realismus, Phil. Stud. Bd. 12 u. 13, и касательно применения понятия опыта в новых теориях восприятия см. там же: Bd. 14 р. 80 ff.