Наши партнеры
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПРИСПОСАБЛИВАЮЩЕЕСЯ ЭГО И СНОВИДЕНИЯ
12. СНОВИДЕНИЕ И ОРГАНИЗУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ ЭГО
Метапсихологический трюизм состоит в том, что способность эго достигать качественной дифференциации основывается на длинной истории сложных взаимодействий. Это взаимодействия между конституцией, созревающими автономными функциями и обучением. В результате складываются дифференцированные когнитивные структуры, постепенно обеспечивающие связывание импульсов и, следовательно, снижение тревоги. Эти структуры можно рассматривать как примеры неопасной диссоциации между различными формами мысли и между мышлением и другими психологическими действиями. Количество различных типов психологических действий, имеющихся для контроля тревоги, представляет собой важный фактор ее снижения. Я думаю, что, сосредоточившись на вопросах эффективности контроля и защиты, можно недооценить значение разнообразия средств. Стремясь изучить роль пересказа сновидения в контроле тревоги, следует начать с признания его базисного вклада в набор средств бессознательного удержания уровня тревоги в допустимых пределах. Разнообразные способы контроля тревоги использовала одна пациентка, демонстрировавшая слабую способность защитить себя от садистских фантазий. Плохо замаскированное содержание этих фантазий выражалось синхронизированными вариантами в словах, в открытом поведении и в изложении сновидений; если использовать экономическую метафору, то ее манифестная тревога, благодаря числу используемых каналов, была намного меньшей, чем если такой канал был единственным. Когда бывал открыт лишь один канал, то видимое полностью ошеломляло пациентку, так что она падала духом. Она сознательно ждала, что сновидения снимут, как она выражалась, «часть бремени».
Эту пациентку весьма заботили различия между разными формами мышления и между скрытым мышлением и открытым моторным действием, она внимательно следила, чтобы те не сближались. Довольно долго ее поглощала мысль, что я не могу видеть ее сновидений, в связи с чем представление «из вторых рук» было бесцветным, всего лишь вербальным, по сравнению с полной сенсорной яркостью образов. Мне казалось, что она отводила мне детскую роль «простого» слушателя описаний взрослых и возбуждающих эмоциональных сцен, качество которых несколько ускользало от нее. До тех пор, пока существовало предполагаемое различие в модальности, и она считала, что может видеть, а я — только слышать ее сны, наблюдалась фантазия о контроле над опасностями ее участия в родительских отношениях. Она описывала печальные события, но этим сновидениям недоставало аффекта, пока она уверяла себя, что один из нас видит, а другой только слышит, хотя мы обе задействованы в одном и том же переживании. Позднее тревога стала проявляться в пробуждении из-за ночных кошмаров со звуковым, но не образным содержанием. Она в ужасе просыпалась и обнаруживала, что на самом деле сама издавала хрюкающие звуки, о которых она также упоминала в своем изложении не-образного сновидения. Лишь подойдя к изложениям таких снов, она смогла выделить мне зрительную долю. У нее спонтанно появилась мысль нарисовать сновидения, чтобы я могла их увидеть. Что интересно, до этого желание рисовать у нее всегда подавлялось.
Способность разделить сокровенные и тайные действия означало, во-первых, безопасность семейной эмоциональной сцены (садистского характера) и, кроме того, отмечало изменение ее позиции по отношению к браку своих родителей; теперь она начала допускать, что два человека могут делать вместе что-то хорошее.