Наши партнеры
Глава 7. Современные представления об анализе сновидений
Помимо интерпретации, существуют и другие, более активные методы работы со снами. Они предложены в основном постыонгианцами — учениками и последователями К.Г.Юнга, придерживавшегося несколько иных представлений о природе и функциях бессознательной психики. В этой книге юнгианской теории внимания почти не уделялось, так что в последней главе вряд ли стоит приводить систематическое изложение основ аналитической психологии. Я попробую ограничиться собственно постъюнгианскими представлениями, сделав основной упор на архетипической психологии Джеймса Хиллмана. По ходу изложения будут либо изложены вкратце необходимые положения юнгианской теории, либо специально оговорены соответствующие ссылки.
Несколько слов о панораме современного постьюнгианства. Согласно мнению видного теоретика этого направления Эндрю Самуэлса [64], можно выделить три основных школы аналитической психологии: классическую, школу развития и архетипическую. Это членение произведено на основе учета исследовательских и клинических приоритетов, так что вполне уместно говорить о трех различных типах дискурсивных практик — тем более, что столь принципиальных различий в теории и методологии, как в психоанализе, здесь нет.
Юнгианцы, принадлежащие к классической школе, основное внимание уделяют исследованиям Самости, понимаемой как трансцендентальная вершина человеческого развития, наивысшая полнота творческой самореализации индивида. Всесторонне исследуются архетипические аспекты Самости, ее символические переживания и их влияние на процесс терапии.
Школа развития, по мнению Самуэлса, больше сосредоточена на клинических аспектах аналитической практики. Центральной проблемой является перенос, его разнообразные формы, архетипическая символизация, взаимное влияние бессознательной психики терапевта и клиента в аналитическом процессе. Именно эти явления реализуют главное назначение юнгианской психотерапии — содействуют процессу индивидуации (личностного роста, развития Самости).
Наконец, архетипическая школа, представленная работами Дж-Хиллмана, АТутгеибюль-Крейга, Г.Корбина, исследует и использует в терапии образы, выступающие в качестве базового, первичного уровня психической реальности. Речь идет об образах сновидений, фантазии, поэтических и художественных образах, которые рассматриваются как проявление и спонтанная деятельность человеческой души. Хиллман подчеркивает, что образы имеют сугубо творческий характер:
"В архетипической психологии термин ''образ" не относится к послеобразу, т.е. к результату ощущений и восприятия. Не означает "образ" и ментальной конструкции, представляющей в символической форме некоторые идеи и чувства, выражением которых служит данный образ. В действительности образ соотносится только с самим собой. За своими пределами он не связан ни с чем проприоцептивным, внешним, семантическим: образы ничего не обозначают. Они составляют само психическое в его имагинативной61 видимости; в качестве первичной данности образ несводим [к чему-либо еще — Н.К.]" [88, с. 63].
Такая точка зрения, при всей ее кажущейся необычности, свойственна на самом деле многим людям. Клиенты часто относятся к создаваемым ими образам именно так — с величайшей любовью и почтением. Попытка терапевта разрушить этот пиетет своими интерпретациями может серьезно осложнить ход терапии и нарушить взаимопонимание и доверие к аналитику.
И все же интерпретации — неотъемлемая и важнейшая часть терапевтического анализа. Вся проблема состоит в том, чтобы уметь различать те моменты, в которых представленные пациентом образы и мотивы не нуждаются в толковании, а требуют иного отношения. Иногда клиенты сами помогают решить эту задачу, иногда нет.
Так, я припоминаю семинар по юнгианскому анализу, на котором одна из участниц с большой эмоциональной выразительностью рассказала историю62 о прекрасной девушке, выросшей среди очень некрасивых, уродливых людей. Героиня в детстве долго мучилась оттого, что ее считали непривлекательной и ненормальной, а когда выросла, молодой принц из другого племени открыл ей настоящее положение вещей, и все закончилось, как и положено, счастливой свадьбой.
С аналитической точки зрения, история была совершенно прозрачной. Среди участников семинара не было отбоя от желающих проинтерпретировать те или иные аспекты рассказанного в контексте личностных особенностей клиентки и ее возможных психологических проблем. Однако все толкования, несмотря на то, что в большинстве своем были обоснованными и точными, никак не продвигали работуи, чем дальше, тем больше выглядели неуместными.
Наконец, один юноша осторожно заметил: "Я думаю, эту историю не стоит анализировать. Это просто Маша рассказала о себе, и я лично многое понял. Вряд ли все наши высказывания насчет проективной идентификации и нарциссической самоидеализации в этом случае так уж справедливы".
— Почему? — взвились особо усердные из начинающих аналитиков.
— Потому что Маша на самом деле очень красивая, — честно ответил он.
Так оно и было. Образ стройной голубоглазой красавицы продолжал незримо витать среди присутствующих на семинаре, и до сих пор многие из постоянных участников его хорошо помнят. С того времени историю "Про Машу среди обезьян" периодически напоминают аналитикам, которые слишком рьяно (так, что за этим просматриваются компенсаторные мотивы) рвутся разрушать нарциссические саморепрезентации своих клиентов.
Архетипическая психология исходит из того, что образы в качестве базовых элементов психики спонтанны, обладают автономностью и величайшей ценностью. В этом своем качестве они могут рассматриваться как единицы структуры личности, ее составные части. Развивая представления Юнга о базовых архетипах личностной организации63 (в число которых входят Тень, Персона, Анима или Анимус и Самость), Хиллман в 1975 г. предложил парциальную теорию личности.
Суть ее состоит в следующем. Любая человеческая личность характеризуется множеством интенций, стремлений, желаний и намерений, в ней в различных пропорциях смешаны творчество, корысть, жажда нового, любовь к покою, зависть, самопожертвование, честолюбие, самодостаточность и т.д. Можно представить себе эти части в виде самостоятельных персонажей, последовательно или одновременно участвующих в повествовании под названием жизнь. "Личность является театром архетипических фигур, — пишет Хиллман, — часть из которых располагается на переднем плане внизу и в центре, другие ожидают за кулисами, а само состязание демонстрирует героические, коммерческие, комические, трагические и фарсовые темы" [88, с.36].
Персонифицированные множественные личности, составляющие отдельного субъекта, довольно часто представлены в сновидениях. В такой форме их можно (и нужно, считает Хиллман, ибо этот способ рассмотрения личностной структуры уже сам по себе терапевтичен — он выгодно отличается от научных абстракций типа "факторов", "мотивов" или "черт") использовать в работе с клиентами, поскольку непосредственно переживаемые и воспринимаемые образы вызывают меньшее отторжение и защиту.
С такими парциальными (частичными) личностями в форме образов можно взаимодействовать по-разному. Сними можно поговорить, сразиться, высмеять, заключить в объятия, нарисовать, пожалеть и т.п. По желанию клиента, с образами сновидений можно не только разговаривать, но и танцевать, коллекционировать их, давать имена или угощать мороженным. Эти действия, виртуальные или реальные, могут быть проявлениями как регрессивной угрозы целостности Я, так и прогрессивной дифференциации, способствующей развитию Самости. Все зависит от терапевтической ситуации в целом и профессиональной интуиции аналитика.
Одним из наиболее часто встречаемых образов сновидения является мотив двойника. Дуализм как исконное свойство человеческой природы задолго до Юнга и Хиллмана описывали мифологические, религиозные, литературные и философские традиции Востока и Запада. Индийские Веды и древнейшие анналы Японии, шумерские сказания и полинезийские мифы, "Старшая Эдда" и "Тысяча и одна ночь", Платон и Аристотель, Достоевский и Ч.Р.Метьюрин внесли свой вклад в понимание этой архетипической фигуры.
В приводимом далее примере тема двойника артикулирована сугубо академически. "Героиня" этого случая — моя коллега по профессии, психолог, хорошо знакомая с теорией и практикой психотерапии. Наш разговор был просто беседой двух приятельниц (поэтому сохранено местоимение "ты"). Но я думаю, что абсолютно "чистых" от супервизии разговоров на профессиональные темы у психотерапевтов не бывает. Начало было сакраментальным для нашего времени — денег катастрофически не хватает. И я поинтересовалась, почему коллега не расширит свою психотерапевтическую практику. В ответ она сказала:
— Знаешь, я не могу для себя выбрать окончательно — терапия или собственно научные исследования. Я понимаю, что, по большому счету, одно другому не помеха, но вот для меня это почему-то не так. В нашем городе желающих на это дело {иметь психотерапевтическую практику — Н.К.) хватает, придется впрягаться по-настоящему — и когда писать, читать, думать?
— Я думаю, это все ерунда. У тебя какие-то бессознательные страхи — хотела бы я знать, какие.
Мы посмеялись и сменили тему разговора, а наутро приятельница рассказала сон:
Мне снится твой рабочий кабинет, книжные полки; компьютер, правда, мой и расположен по-другому, не так, как у тебя. Я в сновидений это как-то понимаю и иду к одному из шкафов. И вижу книги, которые там стоят, с другой стороны — очень странное чувство, как. будто еще одна я ходит там, за полками. И она не может выйти, потому что ей надо пройти через книги, а этого почему-то нельзя. Причем книжные полки и сами книги точно твои, и коты64 стоят, но во сне так выглядит, будто они застекленные и отчасти зеркальные. Отсюда, наверное, и двойник — а может быть, это потому, что у тебя зеркало висит над компьютером...
Тут коллега замолчала — мы как раз сидели с ней в этом самом кабинете и обе видели, что над компьютером у меня висят часы, а не зеркало. Далее состоялся следующий диалог:
— Вот и интерпретируй это в свете твоей вчерашней теории про мои бессознательные страхи.
— Да это ты "Алисы в Зазеркалье" начиталась — литературные реминисценции.
— Ничего не реминисценции. Между прочим, зеркало над компьютером висит у меня.
Тут мы и решили разобраться с этим сновидением. Поскольку обе участницы беседы знали глубинную психологию, то основной момент, имеющий отношение к проблеме — невозможность выйти, потому что нельзя пройти через книги — был понятен, как и ряд второстепенных мотивов — отчасти игровые, отчасти реальные отношения конкурентности, существовавшие между нами, и т.п. Но разгадка сна упорно не давалась в руки.
И тогда я предложила интерактивную технику — раз уж мы сидим в том самом месте, которое изображено в сновидении, то пусть коллега воспроизведет свои действия наяву. Она с жаром согласилась и потребовала "для полноты картины" поставить на книжную полку зеркало. Я принесла зеркало и спросила, куда его ставить.
— На полку с книгами по постмодернизму.
— Но это будет низко, тебе по пояс.
— Зато высоко и правильно с точки зрения ценности.
Я поняла, что мы на верном пути. Подруга взяла с полки несколько книг, разложила их (некоторые даже раскрыла) и задумалась. Я посмотрела — это были книги Ж.Делеза и М.Фуко.
— Ты почему эти выбрала?
— Я их как-то помню по сну. Точнее, помню заголовки... хотя нет, у Фуко все помню.
Названия были такими: "Надзирать и наказывать", "Забота о себе", "Рождение клиники" (М.Фуко), "Логика смысла" (ЖДелез). Я заметила:
— Ну, мы как две гадалки. Можно считать эти книги картами Таро?
— Нет, это, если угодно, мои архетипические персонификации.
— Угодно. И что ты о них можешь сказать?
— Тут нет еще одной, — ответила подруга.
— Я знаю, какой именно, — сказала я. И подала ей книгу Делеза, посвященную Фуко. Она раскрыла ее, прочла оглавление, немного подумала, а потом сказала:
— Вот и решение проблемы.
— Ничего себе, — подумала я. Кто из нас аналитик? Я даже не успела понять, в чем проблема, а коллега говорит о решении. И выразила это вслух. В ответ она сказала:
— А откуда ты узнала, какую книгу дать?
— По названию. Ты выбрала только Делеза и Фуко. А я дала тебе книгу Делеза "Фуко" — как завершающий элемент прогрессии.
— Видишь, кто чем силен. Ты — интуицией, а я — логикой.
И рассказала следующее. Она действительно считала научные исследования своим главным делом. Психотерапевтическая практика, в числе прочего, потребовала бы регулярных записей на сеансах и после них. Такая работа — работа архивариуса, в ней почти нет творческого начала, а его отсутствие ужасало подругу больше всего на свете.
Она не размышляла над всем этим подробно — я была права насчет вытеснения бессознательных аспектов проблемы. Но книга Делеза, непосредственно затрагивающая соотношения мысли, познания и описания его результатов, структурировала затруднения и подсказала решение проблемы одним только своим оглавлением, которое я здесь и привожу, выделив курсивом непосредственную логику разрешения последней:
1. От архива к диаграмме.
2. Новый архивариус.
3. Новый картограф.
4. Топология (мыслить по-иному).
5. Страты или Исторические формации (видимое и высказываемое знание).
6. Стратегии или Нестратифицируемое (мысль извне — власть).
7. Складки или Внутренняя сторона мысли (субъективация)65.
Конечно, в описании этого случая у меня просто нет возможности эксплицировать все психотерапевтические инсайты, поскольку анализ двумя аналитиками одного из них, выступающего в роли клиента, — дело весьма специфическое. Однако сам эпизод прекрасно иллюстрирует возможности стандартов архетипической психологии в терапии. Наше с коллегой взаимодействие, инспирированное имагинативной логикой сновидения, позволило сформулировать и разрешить весьма серьезную личностную проблему: она в дальнейшем не раз говорила, что этот случай окончательно снял у нее психологические ограничения в сфере практической психотерапии.
Г.Корбин и Дж.Хиллман психотерапевтическую практику такого рода называют созиданием души. В качестве заключительного комментария я процитирую хиллмановское понимание этого процесса:
"Созидание души описывают так же, как получение образов ( imaging ), т.е. видение или слушание с помощью воображения, которое в любом событии усматривает его образ. Получение образов означает высвобождение событий из буквального воспринимания путем погружения его в мифический апперцептивный контекст. В этом смысле созидание души приравнивается к де-буквализации — устранению "дурной" конкретности. Другими словами, созидание души соответствует психологической установке, которая с подозрением отвергает наивный, данный уровень событий, чтобы отыскать другие — теневые, метафорические значения этих событий для души" [88, с.83].
В нашем случае детали сновидения (книги, зеркало, часы) были единогласно приняты в качестве таких "высвобожденных" образов-событий; правда, апперцептивный контекст был не мифическим, а эпистемологическим. А почему бы и нет? Кто сказал, что архетипы не могут выражаться таким образом (в виде книг по постмодернизму)? Уж наверное мифологемы ученого конца XX столетия не обязаны воспроизводить архаическое мировоззрение буквально. Зато финальные инсайты, связанные с книгой Делеза "Фуко", имели первосортную мифологическую (синхронистическую) природу.
В сновидении другого пациента парциальные личности были представлены величественными, могущественными фигурами со множеством сверхъестественных свойств. Он созерцал образы демонических мужчин и прекрасных женщин, одновременно соблазнительных и устрашающих. Персонажи сна были представлены в динамике, но клиент (господин Э.) не мог вспомнить, что именно они делали. "Там были помещения, похожие на дворцы, и какие-то поля, или охотничьи угодья, лес... Все как-то нечетко и расплывчато, но по смыслу, а не визуально, если Вы понимаете, о чем я говорю".
Сначала я предложила идентифицировать эти образы в соответствии с какой-либо мифологической или религиозной традицией, дав им соответствующие имена. Г-н Э. с увлечением занялся этим, используя греческую мифологию, и то и дело советовался со мной, как будет лучше. В процессе работы я заметила, что, назвав образ каким-либо именем (содержание сна он подробно записал, так что необходимый для реконструкции материал имелся), клиент в дальнейшем приписывал ему соответствующее занятия (Афина пряла, Афродита любовалась собой в зеркале и т.п.).
Т: Но ведь Вы не помните, что именно делали персонажи в Вашем сновидении?
К: Нет... Но они ведь должны это делать?
Т: Не знаю. По-моему, образы сновидения никому ничего не должны.
К: А зачем мы тогда даем им все эти имена? Ведь это же позволит понять смысл сновидения, его послание, так сказать.
Т: Как раз смысл сна Вы и назвали расплывчатым. Нечетким.
К: А Вы пытаетесь его прояснить.
Т: Да, наверное. Но можно поступить и иначе. Это Ваши образы, и смысл тоже должен быть Вашим. Каждая фигура в сновидении — это часть Вашей личности. Так что можно узнать, что они делают, и без помощи мифологических прототипов. Как мы можем быть уверены, что образ Вашего сна сидел за прялкой потому, что ему так положено, а не потому, что Вы видели это на самом деле?
К: Наверное, Вы правы. Никто там у меня во сне не прял. Я бы это запомнил.
Т: Может быть, Вы стесняетесь рассказать об их занятиях? Возникает ощущение, что ряд моментов сновидения кем-то тщательно отредактирован.
К: Нет, дело не в этом. Но если они — это я, то где же тогда я сам?
Клиент пытается соотнести какой-нибудь образ с Эго, центром сознания личности. После непродолжительного размышления он продолжает:
К: Странно, но меня там действительно нет. И я, кажется, знаю, почему. Это они все на меня там охотятся... преследуют. Но мне всегда удается ускользнуть — я просыпаюсь.
Т: А если бы не удалось?
К: Тогда их всех бы не стало. (Пауза) Вот оно в чем дело! Это не греки, это Дикая Охота66. Я охочусь за ними, а они — за мной. Поэтому они не могут поймать меня там, во сне, а я их — здесь, на терапии.
В ходе дальнейшей работы господин Э. разрешил себе (своему Эго, ответственному за самоидентичность и пространственно-временную непрерывность личности) стать пойманной добычей, в результате чего стал лучше понимать некоторые свои интенции, противоречащие сознательной установке. Одновременно с этим ему удалось смягчить в себе ту часть, которую можно было назвать Диким Охотником. Уменьшилось напряжение, связанное с необходимостью поддерживать образ неумолимого совершенства, который он считал абсолютно необходимым на работе (г-н Э. был руководителем фирмы) и отчасти в семье — в отношениях с сыном.
Данный пример хорошо иллюстрирует хиллмановское требование не интерпретировать образы, а взаимодействовать, "сближаться" с ними. Вообще интерпретация как редукция, объяснение значения образа и, соответственно, сведение его к чему-то другому, меньшему, чем он сам, как это повсеместно делается в психоанализе, у юнгианцев не принята. Наоборот, главной задачей истолкования является как раз обогащение коннотативных смыслов и значений образов сновидения посредством помещения их в соответствующий контекст.