Наши партнеры
Предисловие
Специфический объект настоящего исследования — это повествование в книге Марселя Пруста “В поисках утраченного времени”. Указанное ограничение объекта сразу вызывает необходимость в двух неравных по важности замечаниях. Первое относится к определению корпуса исследуемых текстов: каждый знает, что названное так произведение, канонический текст которого был установлен начиная с издания Кларака — Ферре (1954), представляет собой не что иное, как последний вариант того труда, которым Пруст занимался фактически всю свою творческую жизнь и предшествующие версии которого рассеяны по другим книгам писателя — главным образом, таким, как “Утехи и дни” (1896), “Подражания и смесь” (1919), по разнообразным сборникам и книгам, изданным посмертно, озаглавленным “Хроники” (1927), “Жан Сантей” (1952) и “Против Сент-Бева” (1954)1, а также по нескольким десяткам рабочих тетрадей Пруста, хранящимся с 1962 года в отделе рукописей Национальной библиотеки. По этой причине, к которой добавляется внезапный обрыв работы 18 ноября 1922 года, “В поисках утраченного времени” в гораздо меньшей мере, чем какое-либо другое произведение, может рассматриваться как замкнутый текст, поэтому для сравнения мы вправе и даже обязаны обращаться не только к “окончательному” тексту, но и к тому или иному из вариантов. Это справедливо также и относительно манеры повествования, и нельзя недооценивать, скажем, того, что обнаружение текста “Сантея”, написанного “от третьего лица”, придает новую перспективу и новое значение повествовательной системе “Поисков”. Наша работа будет в основном касаться окончательного варианта произведения, однако иногда мы будем учитывать и предшествующие варианты, рассматривая их не ради их самих, что лишено какого-либо смысла, но ради освещения окончательного варианта.
Второе замечание относится к нашему методу, к принятому здесь подходу. Можно заметить, что ни заглавие, ни подзаголовок настоящего труда не содержат упоминания того, что я обозначил выше как специфический объект исследования. Это отнюдь не следствие какого-либо кокетства или чрезмерного раздувания темы. Дело в том, что в последующем изложении (и это, возможно, некоторым не понравится) мы нередко будем отклоняться от основной темы — прустовского повествования — в сторону более общих соображений; как принято говорить ныне, критика будет уступать место “теории литературы” — и, говоря точнее в применении к нашему предмету, теории повествования, или нарратологии. Я мог бы обосновать и прояснить данную ситуацию двумя совершенно разными способами: либо открыто и явно отдать, как это делают другие, специфический объект исследования на откуп общему подходу, а критический анализ — на откуп теории (тогда “Поиски” окажутся здесь не чем иным, как поводом для обсуждения общих проблем, источником примеров и иллюстраций для нарративной поэтики, где специфические черты романа окажутся подавленными “законами жанра”); либо, наоборот, подчинить поэтику критике, сделать предлагаемые здесь понятия, классификации и процедуры исключительно инструментами ad hoc, предназначенными для точного и строгого описания прустовского повествования во всем его своеобразии, обращаясь к теоретическим отступлениям только в целях уточнения метода.
“В поисках утраченного времени” в качестве простой иллюстрации того, что могло бы считаться повествованием вообще, или повествованием романным, или повествованием автобиографическим, или повествованием Бог знает какого еще класса, сорта или разновидности: специфичность прустовской наррации, взятой в ее целостности, не сводима ни к чему другому, и какие-либо экстраполяции будут здесь методологически ошибочными; “Поиски” иллюстрируют только сами себя. Однако, с другой стороны, эта специфичность вполне может быть подвергнута научному анализу, и каждая из выделенных при этом особенностей доступна для сопоставлений, сравнений и обобщений. Как и всякое художественное произведение, как всякий целостный организм, “Поиски” построены из универсальных или по меньшей мере сверхиндивидуальных элементов, которые собраны здесь в специфическое соединение, в некую своеобразную целостность. Анализ последней — это отнюдь не движение от общего к частному, но скорее от частного к общему: от того неповторимого предмета, каковой представляют собой “Поиски”, к тем сугубо общим элементам, фигурам и процедурам, общедоступным и широко используемым, которые я называю анахрониями, итеративами, фокализациями, паралепсисами и т. п. Главное, что я предлагаю в настоящей работе,— это определенная методология анализа; тем самым следует признать, что в поисках специфического я нахожу универсальное и что в стремлении к подчинению теории критике я, напротив, подчиняю критику теории. Этот парадокс характерен для всей поэтики, да и вообще для всякого познания, которое всегда разрывается между двумя неизбежными и избитыми истинами — что объекты бывают только единичные и что наука бывает только об общем; которое зато ободряется и как бы намагничивается другой, не столь распространенной истиной: общее содержится в частном, а значит, вопреки общему предрассудку, познаваемое — в таинственном.
— может показаться шарлатанством. В таком случае я выдвину в свою защиту иной аргумент: возможно, истинное отношение между “теоретической” сухостью и критической мелочностью есть по сути отношение занимательного чередования, когда одно отвлекает от другого. Да найдет в нем и читатель способ периодически отвлекаться, как страдающий бессонницей, который переворачивается с боку на бок: amant altema Camenae2.
Примечания
1 Указываемые здесь даты — это даты первых публикации, однако наши текстовые ссылки относятся, естественно, к изданию Кларака — Сандра в двух томах (Jean Santeuil precede des Plaisirs el les jours'. Centre Sainte-Beuve precede de Pastiches et melanges et suivi de Essais et Articles, Pleiade, 1971), содержащему много ранее не издававшихся текстов. Впрочем, иногда приходится — в ожидании подлинно критического издания “Поисков” — по-прежнему обращаться к изданию Фаллуа “Против Сент-Бева” для уточнения некоторых страниц, заимствованных из “Тетрадей”.
2 [Камены любят чередование (лат.).]